Э-Л.: Макс, я рада создавать с тобой этот материал. И наконец-то мне удалось выхватить твою душу из плена закупоренности от интервью. Нужно сказать читателям, что в 2021 году я имела уже попытку пригласить Максима к диалогу, но я получила отказ — это был драматический опыт. Потому что желание писать о фотографии и кино у меня зрело давно, и за творчеством этого мастера я следила несколько лет. Но, будучи человеком терпеливым, я дождалась. Теперь мы здесь, чтобы говорить об экзистенциальных задачах искусства. Но начнем с общих моментов: Максим, ты абсолютно не выставочный и не публичный фотограф. Скажи, в чем секрет такой тихой линии?

М.: Спасибо, что пригласила. Я не могу сказать, что я – интроверт. Но с началом войны интровертность во мне начала побеждать. Я – это больше про подумать, чем про поговорить.

Э-Л.: О чем ты думаешь?

М.: О чём я только не думаю. Так или иначе, сколько бы ты не работал, ты всегда учишься: появляются новые задачи, другие съемки. Я накапливаю всю эту информацию, выстраиваю в голове многослойную систему, в которой я мог бы одновременно заниматься творчеством и зарабатывать деньги, то есть перевозить волка, козу и капусту в одной лодке —  таков мой ответ.

Э-Л.: Спасибо, что ты так объемно  ответил про козу и про животных . Кстати, твоя любовь к котам когда началась? Коты сейчас – отдельный мир, и кто только не пытается ими обзавестись.

М.: Коты – это детство, уют. У меня был раньше кот (до войны). Он умер. И я решил, что на этом все. Но в итоге, сейчас у меня два кота, и они очень сильно помогают пережить мне все происходящее вокруг. Потому что коты – это источник нежности и любви. У котов очень интересная психология. По ней можно даже изучать поведение людей.

Э-Л.: У меня тоже когда-то были коты, причем неоднократно. И даже были коты, которых я приносила с улицы. Кстати, я никогда не покупала породистых котов. Так случалось, что кого-то было жалко, кто-то был одноглазый, кто-то прибился на каком-то рынке. Это такие уникальные животные, с которыми не хочется расставаться. К сожалению, я рассталась со свои питомцем перед  войной, как и многие люди со своими животными, но что поделать. Но давай все-таки поговорим о  фотографии, раз уж мы тут собрались. Скажи, Максим, сколько лет ты в фотографии и чем она для тебя является?

М.: Я давно в фотографии. Профессионально — около десяти лет, с тех пор как начал зарабатывать фотографией. А вообще снимаю с шестнадцати. Профессиональная съёмка сильно отличается от любительской, где ты просто фотографируешь то, что нравится. Это тоже здорово, но работа фотографа — это уже нечто другое, это постоянное техническое развитие и тренировка той самой насмотренности, о которой сейчас говорят. Этого недостаточно просто «набраться» — важно уметь применять насмотренность на практике. Фотография — это язык. На нём нужно не только слышать, но и говорить, чтобы донести свои идеи и взгляды другим. Видишь, как сложно я выражаю свои профессиональные мысли? (улыбается)

Э-Л.: На самом деле, ничего сложного. Но — в любительской фотографии ты не обязан никому и ничего, потому что тебе не платят деньги. Но ведь мы все-равно пакуем даже в наши любительские фото какие-то мысли, идеи. Однако, в случае с профессиональным фото включается другого рода и степени ответственность, так?

М.: Именно. Сейчас, слава Богу, много творческих людей, и благодаря интернету и соцсетям мы их видим. Круто, что фотография стала доступной каждому — смартфона достаточно для самовыражения. Но профессиональная съёмка — это совсем другое. Это уже не про себя, а про задачу другого человека. Например, модель приходит за красивыми фото для соцсетей — чтобы себе нравиться. Но на самом деле ей нужны снимки, которые продадут её. Чтобы скаут из Европы или Азии увидел фото и сказал: «Да, нам нужна именно эта модель». У нас часто этого не понимают. Важно не просто сделать дорого-богато, а тонко, психологически точно, чтобы попасть в сердечко скауту, который скажет: «это не огранённый алмаз, но я вижу в нем потенциал стать бриллиантом».

Э-Л.: Т.е. то, что делает фотограф, может и не совпадать с ожиданиями модели, даже если она и не нравится себе на снимке?

М.: Оно может совпадать с видением модели, но в первую очередь на первый план выходит то, зачем мы тратим время, зачем мы это делаем, зачем мы вкладываем деньги.

Ты сейчас сказал о целях, которые должны быть оправданы. И я хочу задать тебе следующий вопрос. Твоя академическая профессия связана с законодательством. Ты занимался юриспруденцией.

М.: Законоприменением.

Э-Л.: Значит, это адвокатура. Так что же случилось, что ты ушел в фотографию? Каково было то целеполагание, о котором ты говоришь?

М.: Я родом из Мариуполя, и свою адвокатскую практику я долго вёл там. Достаточно долго, чтобы, сидя в своём кабинете в костюме, наблюдая за книжной полкой с коллекцией юридических книг напротив, увидеть, что я уже десять лет смотрю на эту книжную полку и задаю себе вопрос: хочу ли я следующие 10 лет прожить в таком же режиме? И однажды, совершенно случайно, я наткнулся на историю одного парня — Глеба Плеханова, который отправился в путешествие автостопом. Ему было тогда 23 года. С собой у него был только фотоаппарат-мыльница и кнопочный телефон, с которого он даже не мог войти в интернет. Он проезжает автостопом всю Россию, пишет заметки в дневнике и, когда попадает куда-то, где есть интернет, выкладывает истории о том, как происходил его путь. Он обьехал тогда множество стран Азии с различными приключениями. И я ему написал письмо, он мне ответил.

Прошло время, и вдруг я обнаружил себя в Гонконге. Тогда моя жизнь сильно изменилась. Я понял, что больше не хочу жить в череде одних и тех же юридических историй в Дне сурка. Я хочу увидеть мир, других людей, я хочу общаться с разными людьми. А что даст мне возможность это сделать? Это дает фотография. Потому что камера – это тот инструмент, который при подключении к нему мозга, открывает перед тобой практически любые двери.

Э-Л.: Что ты ощутил, когда освободился от оков юриспруденции?

М.: У меня не было ощущения сброшенных оков, потому как я их не сильно ощущал. Это была моя профессия, и мне это было интересно до определенного момента. Но тогда было осознание, что я сейчас хочу закрыть эту дверь и начать изучать другой язык. Международный язык фотографии. Я был как Алиса в Стране чудес.

Многие фотографы рано или поздно задаются вопросом: стоит ли идти дальше? Из тех, кто пришёл в профессию в этом году, уже через год останется 5%.

Почему так? Потому что после покупки камеры и прохождения курсов сталкиваешься с реальностью. Вроде бы всё по плану: камера есть, вся техника тоже, обучение пройдено, таргетированная реклама запущена, ценник умеренный — а клиентов всё нет. Реклама не сработала, заказы не приходят, конкуренция огромная. И вот тут начинается самое сложное. Одна из главных дилемм, перед которой рано или поздно оказывается каждый фотограф: сделать шаг вперёд в профессии — или продать камеру.

Э-Л.: На твой взгляд: почему реклама часто не приносит клиентов? Почему заказчик в итоге не приходит? Кажется, что технологии сегодня доступны как никогда: люди берут в руки камеру, делают всё по списку — кадрируют, выстраивают композицию, накладывают фильтры, настраивают свет. Но в итоге оказывается, что фотография — это нечто совершенно иное. Может ли заказчик чувствовать это подсознательно — что за красивой картинкой нет содержания? Может быть, задача камеры — не просто снимать «красиво»? И эта легкодоступность технологий – обманчивая история?

М.: Это путь по ступенькам. Всё начинается с одного простого вопроса: что на самом деле нужно клиенту? Кто твоя аудитория? Чем она живёт? Чем ты можешь ей быть полезен?

Представь, ты приходишь на рынок продавать огурцы — а там все продают огурцы. То же самое происходит и в Instagram: лента похожа на витрину, где всё одно и то же. Белое чередуется с чёрным, потом — бежевое, обязательно — кадр с растением. В такой подаче фотограф становится неузнаваемым. Это уже не визуальный стиль, а карго-культ: мы копируем чужие образы, надеясь на успех, но теряем себя. И никакой таргет в этом не поможет. Важно сказать, что фотография – это не Instagram, а то, что стоит за этим кадром.

Э-Л.: Мне кажется, что многие, занимаясь фотографией, на самом деле ею не занимаются. Мы живём в мире, где почти каждый хочет быть сопричастным к какому-то «бомонду», к признанию. Но когда человек начинает «падать вниз», он часто этого не осознаёт. В итоге возникает визуальный шум, некая засорённость пространства. А ведь фотография — это не просто картинка. Это визуальное искусство, форма коммуникации. И мы несём за это ответственность.

М.: Безусловно, все так и есть. Прекрасно, что у людей есть возможность купить камеру и заниматься творчеством. Ведь возможность творить — драгоценный дар нашего мироустройства. Все мы творческие, просто кто-то находит способ выразить свой потенциал в творчестве, а кто-то — нет. И чем больше людей выражают как творцы, тем лучше.

Но возникает другой, очень важный вопрос: стоит ли сразу брать деньги за это? Ведь в этот момент ты берёшь на себя обязательства, к которым можешь быть ещё не готов.

Э-Л.: С какого первого художественного осмысления начался путь твоего внутреннего художника?

М.: Я тогда еще не фотографировал. Однажды мой друг, который на тот момент был уже профессиональным фотографом, взял меня с собой на съемку, где мы фотографировали девушку-модель. Я попросил её лечь на деревянный помост. Она легла. И в какой-то момент я увидел, как у неё расширились зрачки. В этом взгляде что-то было — я это почувствовал. И начал «копать». Первый вопрос, который тогда у меня возник: почему какие-то фотографии воспринимаются как что-то особенное? Почему какой-то портрет вдруг задевает — и прямо в душу?

Э-Л.: Это был момент озарения? Ты увидел в ней не просто женщину, а образ.

М.: Момент озарения с элементом эмпатии. Когда ты работаешь с человеком, тебе стоит развивать навык чувствовать и наблюдать другого.

Э-Л.: Думаешь, это можно развить?

М.: Да. Просто кому-то это будет сложнее. Есть прекрасные фотографы, у которых нулевой уровень эмпатии. Для них человек – кукла.

Э-Л.: Насколько принципиален для тебя такой метод «сонастройки» с моделью, как предварительная встреча? Нужно ли тебе перед сьемкой пообщаться с человеком, прочувствовать его, понять, чего он хочет, чтобы сообразить его образ для сьемки? Возможно, в некоторых случая тебе нужно больше времени, и даже одной встречи не хватает?

М.: Все зависит от клиента и от ситуации. Для съемки развлекательного характера я не буду специально встречаться с клиентом заранее, сидеть в кафе и все обсуждать. А есть бизнес-портреты. Тогда перед съемкой я в любом случае приезжаю в офис, смотрю интерьер, где свет, какой свет, что можно добавить, что убрать, какие сотрудники пойдут на главный баннер, какой у них имидж, насколько они играют визуально как команда. Мне нужно учесть наличие стилиста, визажиста и других создателей образа. Я считаю, что для такой работы лучше заранее встретиться и все обсудить — и это будет профессиональный подход. И клиент будет знать, с кем он имеет дело, и мне будет проще. Я за то, чтобы видеться и общаться.

Э-Л.: Коммерческая и творческая съёмки — это всё-таки разные миры. Где для тебя проходит грань допустимого между ними? Что бы ты из творческого перенёс в коммерцию — и наоборот?

М.: На самом деле, в коммерческом проекте может быть много творческого. Более того, именно творческий подход часто повышает ценность проекта — не столько в финансовом выражении, сколько в восприятии.

Можно заниматься творчеством, которое приносит немалые деньги. Эти вещи не обязательно нужно противопоставлять.

Э-Л.: Часто ли ты занимался продажей своих творческих работ?

М.: Нет, целенаправленно создавать некий процесс, при котором я занимался бы продажей собственного искусства — такого не было. Как и выставок Ты меня уже довольно хорошо знаешь и знаешь, что я не хожу на выставки и не участвую в них. Тем не менее, сейчас будет выставка моих фотографий, но это скорее исключение из правил.

Э-Л.: Это же не публичная выставка?

М.: Публичная выставка, куда будут приходить зрители и смотреть мои фотоработы.

Э-Л.: Честно говоря, меня всегда больше привлекали художники, которые молчат. А потом вдруг — раз, и ты видишь: они выдали нечто действительно интересное. Гораздо сильнее, чем те, кто перманентно кочует из галереи в галерею.

Э-Л.: Бывают ли у тебя такие мгновения, когда, заварив любимый напиток, хочется присесть в мягкое кресло и пересмотреть работы мэтров?

М.: Сейчас у меня сильная тяга к языку живописи. Я обожаю Брейгеля — могу смотреть на его полотна часами. В них всё: Бог и судьба, люди на сером льду… и твоя собственная фантазия.

Что касается мэтров фотографии — один из моих любимых, безусловно, Питер Линдберг. Вот сейчас у меня дома лежит книга с его работами. Её мне подарили ещё при его жизни. Но я так и не могу досмотреть её до конца. С его уходом пришло осознание: всё, больше не будет этого грандиозного источника — его фантазии, его подхода к работе, его любви к людям. Его ценности больше не будут рождаться и приходить в мир.

Осталась только эта книга. И я понимаю: как только я дочитаю её до конца — это будет финал. Больше ничего не будет.

Э-Л.: Надо сказать, ты проживаешь это сильно философски. Красиво, местами очень метафорично.

М.: Это была буквально травма.

Э-Л.: Это похоже на то, когда уходит человек-эпоха. На закате своей танцевальной карьеры мне посчастливилось совсем не много тренироваться у Чапкиса. Я его хорошо помню, как и другие уважающие его люди. Казалось невероятным, что этот человек может уйти. Я хорошо помню то лето, когда он ушел. Для меня это была личная потеря и личная трагедия. Потому что ты ощущаешь, что легенда ушла. Ушел человек, который не просто чему-то тебя научил. Когда он заходил в зал, даже мельком сказанные им вещи, меняли тебя кардинально. Это не сразу происходило, а со временем. Со временем я поняла, что сказанные таким человеком слова, его жесты продолжали влиять на тебя вне его присутствия. Этот человек принадлежал всем, тебе, и никому одновременно. Могу сказать, что я рада, что люди такого масштаба существуют по сей день. Это личности, которые живут настоящей жизнью, и они способны этот мир менять кардинально.

Э-Л.: Мы сейчас поговорили о визуальном искусстве — о живописи, о фотографии. А теперь давай затронем такую тему, как насмотренность — в живописи, в рисунке, в кино. Я заметила одну вещь: сама по себе насмотренность не слишком-то помогает. Она начинает работать только тогда, когда человек пытается — пусть даже неумело — повторить что-то сам. Когда он превращает то, что видел, в собственный опыт. Максим, а как ты сам понимаешь, что такое насмотренность?

М.: Честно говоря, слово «насмотренность» мне не очень нравится. Им часто оперируют так, будто достаточно просто посмотреть — как будто, глядя, как кто-то готовит, ты сам научишься готовить. Но одного взгляда недостаточно — нужно самому разбивать яйца, солить, пробовать. Настоящая насмотренность — это когда ты превращаешь увиденное в опыт. Когда изучаешь искусство не как зритель, а как практик.

В фэшн-съёмке, например, ты начинаешь понимать, где экономить, как работать с визажистами, стилистами — и что не все специалисты подходят под любую задачу. Если учишься у художника, учишься создавать. Поэтому насмотренность я бы заменил другим понятием – умение создавать у себя в голове схему, по которой художник что-то хотел сказать зрителю. Это — умение генерализировать опыт других мастеров \ умение создавать матрицу для личного творчества. Но на самом деле, это как начитанность — это именно такое понятие, которое не обязательно предполагает, что ты — прочел — и сразу сел писать свое, свои яйца разбивать. Да, когда ты их на основании насмотренности или начитанности начнешь разбивать — тебе уже будет легче — ты насмотрелся или начитался. Но это не обязательное следствие. А всего лишь предпосылка.

Э-Л.: Недавно ты снимал хирургию: больницу, операции, врачей. Это был заказ или личный проект? Кажется, тебя периодически тянет к медицине — то психология, то нейробиология, теперь хирургия. Что тебя впечатлило в этой съёмке? И как насчёт согласия пациентов? Честно говоря, мне было бы не по себе — лежать под ножом и под объективом одновременно.

М.: Начну с конца. Это была детская хирургия, родители были предупреждены, лица ребёнка не было видно. Меня пригласили, так что формально — заказ. Но по сути — сбывшаяся мечта. Я сам прошёл через несколько операций, и одну из них — в сознании. Помню, как в какой-то момент, когда страх прошёл, мне хотелось только одного: «дайте камеру, я это сниму». Я далёк от профессии хирурга, и тем сильнее было желание увидеть закулисье: атмосферу, поведение врачей, их эмоции — волнуются ли они, или всё делают на автомате. Хотелось зафиксировать микродетали и настоящую, не приукрашенную медицину.

Э-Л.: То, что ты увидел, изменило тебя внутри? Отношение к себе, к миру?

М.: Это как прочитать новую книгу. Плюс — я оказался по другую сторону. Теперь мне не так страшно идти на операцию: ты отдаёшь себя в руки людей, которые знают о безопасности больше тебя и относятся к ней даже серьёзнее, чем ты сам.

Э-Л.: То есть они настолько уверенные?

М.: Да, не расслабленные, а именно уверенные. Это круто — наблюдать, как они работают, вникать в процесс.

Э-Л.: Честно говоря, сама бы в такой проект не пошла. Но читать об этом — безумно интересно. Особенно, если это описывает кто-то вроде тебя, с таким взглядом. Скажи, а есть ли у тебя темы-табу? За что ты бы никогда не взялся, даже за миллион?

М.: Вред. Все, что связано с вредом. Если я понимаю, что моя фотография может кому-то навредить, я откажусь от работы. Например, я никогда не буду снимать девушку с лошадью. Это может показаться безобидным, но я знаю от хирурга, что у них на столе часто оказываются женщины с серьёзными травмами груди после таких фотосессий. Узнав это, я лишь спустя время понял, что они вдохновляются съёмкой Анджелины Джоли и пытаются её повторить — не осознавая опасности. Важно понимать риски. Нельзя выводить модель на проезжую часть, ставить её на край крыши ради эффектного кадра. Как только ты говоришь человеку: «Стань сюда», — ты берёшь на себя ответственность за его безопасность. А если фото получится удачным, его начнут повторять, и риск возрастёт в разы.

Э-Л.: И это обязательно кому-то аукнется.

М.: Безусловно.

Э-Л.: Я имела в виду немного другой аспект. Есть ли у тебя темы, за которые ты никогда не возьмёшься — ни за какие деньги? У меня, например, как у дизайнера, есть целый список. Я никогда не стану работать с проектами, связанными с политикой, революциями, табачными или алкогольными брендами. Или с так называемой «эстетикой», где нужно приукрашивать то, что, по сути, таковым не является. Также я полностью исключаю религиозные темы — я не участвую в визуальных беседах на эту тему и не делаю религиозные плакаты. А у тебя есть такие внутренние границы, за которые ты не переступишь, потому что знаешь — за это придётся отвечать?

М.: Даже если мне не придётся отвечать, есть ряд тем, за которые я не возьмусь. Первое — это документировать преднамеренное насилие. Война – это другая история, хотя и сплошное насилие. Даже если твоя фотография не романтизирует войну и не подталкивает людей воевать. Я бы не хотел снимать кадры, которые бы манипулировали человеком так, что это негативно повлияло бы на его жизнь. И 100% никаких азартных тем. Мне с этими людьми не по пути. Это узаконенное преступление.

Э-Л.: То есть, ты считаешь, что художник все-таки несёт ответственность за то, что он говорит?

М.: 100%. Художник несёт ответственность за каждый свой поступок — на него смотрят тысячи глаз. Это как перейти на красный свет. На одной стороне стоит ребенок, на второй дядя. Дядя перешел на красный свет, а ребёнок видит, что дядя перешел на красный – значит, так и ему можно.

Э-Л.: Кстати, да. А как ты сам — до какой степени готов к компромиссам? Как человек и как художник?

М.: Есть люди, с которыми я не работаю. Просто потому, что я их не уважаю.

Э-Л.: Мы живём в эпоху, когда ИИ уже способен создать то, что делает начинающий фотограф. И, похоже, недалеко то время, когда он научится делать и что-то сверхинтересное. Об этом сейчас говорят все, кому не лень. Я спрашиваю тебя, потому что как раз сейчас активно общаюсь с программистами и собираюсь сделать об этом отдельный материал. Интересно, что у них совсем другой взгляд: они не боятся. А мы, люди творческие — наоборот, часто пугаемся и отстраняемся.

Э-Л.: Что-то мне думается, мы ушли куда-то не туда. Как и в технологиях. Кстати, про ИИ. Заменит ли ИИ в будущем фотографа?

М.: Здесь всё довольно просто — думаю, мы ушли туда. Мы уже там — человечество шагнуло в эту реальность, и это, по сути, подарок судьбы: наблюдать такое развитие технологий при нашей жизни. ИИ — это потрясающий инструмент, как когда-то был огонь. Я воспринимаю его именно как инструмент, а не как замену. Фотография — это не просто изображение. Это опыт, это чувства, которые ты проживаешь во время съёмки, в контакте с человеком по ту сторону объектива. ИИ пока не способен этого передать. Если когда-нибудь сможет — хорошо. Кто-то, возможно, потеряет работу. Но мы и так живём в условиях постоянной конкуренции. Возможно, ИИ откроет новые горизонты для нашей цивилизации — и в этом тоже есть потенциал.

Э-Л.: Ты сам тестировал с ИИ?

М.: Конечно. Да, я им пользуюсь и довольно часто.

Э-Л.: Теперь о женщинах. Я заметила, что у тебя в кадрах больше блондинок, а также русых и рыжих девушек, чем брюнеток. Тебе больше нравится работать с такими, скажем, «пшеничными» образами?

М.: Как интересно. Я не замечал. Мне в целом нравятся люди — не внешний типаж, а энергия, состояние. Цвет волос я воспринимаю скорее в контексте подачи, настроения. Целенаправленного выбора точно не было. Но ты права — оказыватся, у меня действительно мало брюнеток.

Э-Л.: Работать с красотой художнику весьма сложно. Вот, например, в студию приходит женщина — с тонким вкусом в одежде, с грацией и шармом в движениях, с большими и глубокими глазами, у нее прекрасные руки, и двигается она превосходно — от такой легко загореться, она полна обаяния, и сразу становится ясно: образ получится сильным — работать почти не нужно, всё уже говорит само за себя.

А потом приходит другая модель — внешне стройная, но без внутреннего стержня, с откровенно плохим вкусом в одежде, даже парфюм её резонирует не с ней самой, а, наоборот, отталкивает. И вот тут — настоящая задача: создать образ. Найти в ней тот аромат, который действительно подошёл бы ей. Представить, каким должен быть жакет, чтобы не портил, а подчеркивал. Или, если это ню, то разбудить в ней ту пластичность, которой в ней ещё никогда не было. Расскажи, что ты в себе аккумулируешь, чтобы дать форму тому, чего вроде бы нет, и вдохнуть жизнь в то, чему, казалось, не суждено было родиться?

М.: Если ко мне приходит человек, и нужно сделать из чёрного — белое, это требует особого навыка — удерживать внимание и выстраивать коммуникацию. Если ты, как фотограф, способен заинтересовать, если к тебе прислушиваются — честь тебе и хвала. Но бывает и так: стучишься — и не достучишься.
Однажды у меня была бизнес-съёмка. Пришла деловая женщина, и у нас было всего пять минут. Я понял: за это время я просто не успеваю раскрыть человека. Да, я сделал хорошие кадры — с технической точки зрения. Но без глубины. Дайте мне час — это была бы совсем другая история.
Есть и другая грань. Если человек приходит с ценностями или вкусом, которые совершенно не совпадают с моими — я не возьмусь за съёмку. Это не про снобизм, это про честность к себе.

Э-Л.: То есть, «волшебной кнопки» нет. Есть просто ситуации, в которые ты не можешь вложиться — из-за нехватки времени или если не найден контакт.

М.: Именно. Если нет времени. Или если человек тебя не слышит — никакого чуда не случится.

Э-Л.: Твоя любимая книга?

М.: У меня нету любимой книги. Я люблю читать разных людей.

Э-Л.: Твоя любимая песня?

М.: Нету любимой песни.

Э-Л.: Рассвет или закат?

М.: И рассвет, и закат.

Автор интервью — Emma-Li Verhozina

Гость — Max Martin, фотограф

Редактор — Ольга Яворская